— Когда мне было девять, мы стали замечать у нее симптомы болезни Паркинсона. Не знаю, когда точно они появились, но тогда у мамы больше не получалось их скрывать. Ее руки постоянно дрожали, и ей стало сложно ходить. Поскольку она отказывалась обратиться к врачу, мой дядя поставил ей диагноз на основании наблюдений и, как мог, старался лечить ее. Однако она не принимала назначенные лекарства и не сдавала анализы. Она умерла дома, когда мне было семнадцать.

Я сделал паузу.

— Кое-что из этого ты уже знаешь. Но мне нужно рассказать все с самого начала.

Наталия взяла меня за руку и, сжав мои пальцы, произнесла:

— Не торопись.

— В юности мой брат начал замечать у себя симптомы, характерные для Паркинсона. Но тоже молчал о них до тех пор, пока их стало невозможно скрывать.

— О боже. Мне так жаль. Не думала, что болезнь Паркинсона может проявляться в таком молодом возрасте.

— Обычно нет. Но у Джейса не было болезни Паркинсона. Как и у моей мамы.

— Не понимаю.

Я сделал глубокий вдох и, встретившись с нею взглядом, сказал:

— У них была болезнь Хантингтона. Генетическое заболевание. У брата оно проявилось рано и прогрессировало быстрее, чем у более взрослых людей. В двадцать с небольшим он практически не мог ходить и самостоятельно есть. Начал давиться слюной. И чтобы покончить с такой жизнью, повесился. Его нашел я.

Рука Наталии взлетела ко рту, а по ее щекам заструились слезы.

— Соболезную. Болезнь Хантингтона — это ужасный диагноз.

— Спасибо.

Я отвернулся, не желая, чтобы она заметила собирающиеся в моих глазах слезы, и попытался взять себя в руки. Соленый комок царапал мне горло. Когда я снова посмотрел ей в лицо, то увидел там боль и сочувствие. И пока набирался храбрости закончить рассказ, открыть ту причину, по которой, можно сказать, сбежал от нее, ее печальные глаза стали огромными.

Она догадалась.

— Это генетическое заболевание?

Я кивнул.

— То есть передается по наследству?

Я встретил ее взгляд.

— С вероятностью пятьдесят на пятьдесят. — Глубоко вдохнув, я собрал остатки смелости, чтобы сказать то, что никому, кроме Дерека, не говорил. — После смерти брата я решил не сдавать кровь на анализ. Не хотел всю жизнь ждать симптомов. Но когда я бросил тебя и вернулся в Калифорнию, то понял, что такая жизнь — и не жизнь вовсе. Поэтому я наконец-то решил провериться. Результаты должны быть готовы к концу этой недели.

ГЛАВА 39

Наталия

Меня вырвало.

Почувствовав знакомое жжение в пищеводе, я сказала Хантеру, что мне нужно в ванную, и теперь сидела, свесив голову над унитазом, а перед глазами все расплывалось от слез.

Дверь в ванную скрипнула, но поднять голову я не могла. Хантер присел рядом, обнял меня. И когда тепло его груди окутало меня словно согретое одеяло, я уткнулась в его плечо лбом и перестала сдерживать слезы.

Он баюкал меня, поглаживая по волосам. А когда наши глаза встретились, тихо проговорил:

— Прости. Я не хотел говорить тебе, пока не получу результаты.

— Ты вообще собирался мне говорить в случае положительного результата?

Ему можно было не отвечать. Ответ был во взгляде. Я вытерла нос.

— Что ж, я рада, что Гаррет хоть в чем-то оказался полезным. Но как ты узнал, что я у мамы? Я даже Анне еще не говорила.

— Иззи сказала, когда я пришел к тебе.

Я выпрямилась

— Ты видел Гаррета?

— Да.

— Как все прошло?

— Он попытался убедить меня, что вы с ним снова вместе.

Я выдохнула.

— Ну что за идиот. Так не хотелось оставлять Иззи с ним, но я понимала, что она захочет побыть с отцом, хоть и не признается в этом. Она любит его, и им нужно многое наверстать.

Хантер кивнул и некоторое время хранил молчание.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила я.

Он покачал головой.

— Не знаю, правильно ли я поступил, сказав тебе. Очень эгоистичный поступок. Если результат окажется положительным, мы не сможем быть вместе.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не собираюсь превращать тебя в сиделку. Я прилетел в Нью-Йорк, потому что приревновал, и все рассказал, потому что задолжал тебе правду. Мужчины всегда лгали тебе, и я не мог поступить так же. Но я не дам тебе пройти через то, через что прошел я со своим братом.

— Это не тебе решать.

Хантер закрыл глаза, а когда снова открыл их, то произнес:

— Сейчас нет смысла спорить об этом. Анализы будут готовы через два дня.

— Хорошо. — Мне требовалось время, чтобы переварить все услышанное и сформулировать ответы на его аргументы против того, чтобы мы были вместе, если результат, не дай бог, окажется положительным.

Мы просидели на полу в ванной около часа, пока Хантер отвечал на мои вопросы о болезни. Ему были хорошо известны генетические аспекты и статистика, плюс он получил опыт из первых рук с мамой и братом. Единственным обнадеживающим моментом было то, что ювенильный период Хантер уже миновал. У взрослых болезнь появлялась, как правило, в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, но могла дебютировать и в восемьдесят, а прогрессирование занимало еще больше времени — от десяти до тридцати лет.

— Пошли. — Хантер наконец встал и помог мне подняться. — Уйдем из этой маленькой ванной.

— Давай я отменю свои сегодняшние приемы?

— Не стоит. Мне нужно куда-нибудь заселиться и немного поспать. Я на ногах со вчерашнего утра.

— На сколько ты останешься?

— Не знаю пока. Как минимум на следующие два-три дня.

— Останься здесь, вместе со мной.

— А у твоей мамы есть та штуковина, через которую прокручивают мясо?

Я сморщила нос.

— Да. А что?

— Ничего. Она делает вкусные фрикадельки. Но если ты не возражаешь, я лучше найду отель.

— Хорошо.

Сегодня я уже была в ванной, но все равно по-быстрому приняла душ в надежде хоть чуть-чуть прояснить мысли, а Хантер тем временем взял мой ноутбук, чтобы найти рядом отель. Закончив собираться, я увидела, что он еще сидит на диване, но задремал. С минуту я любовалась им, думая, насколько, должно быть, непросто ему далось решение рассказать мне. Хантер десять лет скрывал это ото всех, кроме своего давнего друга. Такие вещи сложно держать в себе. Мне захотелось показать ему, насколько я ценю его честность, и потому я села верхом к нему на колени и разбудила поцелуем.

— М-м-м... — просыпаясь, простонал он.

Может, поцелуй и начала я, но Хантер быстро вошел во вкус. Он запустил руки мне в волосы, удерживая меня, а его талантливый язык сплелся с моим в соблазнительном танце. Когда я попробовала отстраниться, он прикусил мою губу и потянул за нее.

— Куда ты? Я бы мог привыкнуть просыпаться вот так.

Я потерлась кончиком носа о его нос.

— В детстве, когда мы с сестрами не признавались в плохих поступках, мама обещала не наказывать нас, если мы скажем правду, и говорила: «Честность всегда вознаграждается». А когда мы выкладывали то, что скрывали, она давала нам леденец или еще какую-нибудь сладость в награду.

— Да? Хочешь сказать, что дашь мне леденец за то, что я вывалил на тебя свою депрессивную правду?

Я отодвинулась, чтобы он увидел мою коварную улыбку.

— Почти угадал. Я имела в виду, что леденцом будешь ты. Сейчас я пойду на работу, а ты поедешь в отель, примешь горячий душ и нагишом ляжешь в кровать. А позже я разбужу тебя твоей наградой за честность.

***

Моей последней сегодняшней пациенткой была Минни. Иметь любимчиков было непрофессионально, но я бы навещала ее, даже если бы мне не платили.

Напряженно сморщив лицо, она смотрела на приборную панель лифта в ожидании, когда тот приедет. Минни проверила, закрыта ли дверь, только три раза, после чего я убедила ее пойти к лифту. Невозможность сделать проверку в четвертый — заключительный — раз убивала ее. Обсессивно-компульсивное расстройство заключалось не только в неспособности сопротивляться компульсии, но и в неспособности не думать о ней, если вам все-таки удалось устоять. Минни не нужно было проверять замок двери в четвертый раз, но она не могла перестать думать об этом. Пока чертов лифт со скоростью черепахи полз вверх, я попыталась отвлечь свою пациентку.